“Nomi-cose-città”: il ritmo ternario di una seduzione. Come in ogni musica, un equilibrio tra detto e non detto, tra esprimibile e inesprimibile, tra esprimibile e inespresso. Anche, una malinconica e dolce rêverie, una dumka: il pensiero minimale di un’intuizione – una folgorazione – di una visione. In una poetica lucidità da visionario, le tre ipostasi di un viaggio interiore, la trinità semiotica di un sentimento. Sono frammenti casuali di un discorso amoroso (Barthes), questi quadri, esercizi silenti di ammirazione (Cioran), “vere presenze” (Steiner). Quasi la ricerca di un dio personale – un dio etico, cioè estetico – disperso nelle realtà del mondo.
Mathésis, Mimésis, Sémiosis. Città che diventano gallerie di quadri, materia che stende il proprio colore. (Faktura?) In un pointillisme ipermoderno, quasi lo sguardo indiscreto delle tecnologie che svelano i disegni sottostanti alla realtà. Grana di volti, lineamenti di luoghi, anima degli oggetti, in una dislocazione sintattica di attributi semantici. Una raffinata trasfigurazione d’artista in cui sguardi pietrificati diventano vivi nei colori traslucidi dei nostri incubi: e virate di seppia camuffano desideri perduti, e il bianconero imita i sogni. Letture, sovrapposizioni, strutture: architetture complesse di interrogazioni esigenti e spontanee. (Rakursy?) L’eccedenza di visione propria di ogni artista. We do not see things as they are. We see things as we are.
“Umorismo allusione litote”. C’è anche la casualità, della documentazione. Oggetti stanati in un riposo straniato. Cose trasfigurate nella propria consistenza. Istanti distratti ma densi. Luoghi magnificati nella propria meditazione. (A volte un rumore che sobbalza, quasi scoperto). Enigmi di essenza cifrati in dettagli. (A volte, un paese esplorato come la bottega di artigiano). E volti, quasi grotteschi, di folli in cristo nostrani: “pittoreschi buffoni che si trovano a proprio agio sia nelle osterie di campagna sia nel fragoroso teatro del mondo” (Citati). Ma il tempo – e questo è bellissimo – non si capisce. È la nostra eterna commedia: dell’arte, per definizione. Microcosmi? “L’arte: un mezzo per trasformare i fatti che noi, senza sapere perché, definiamo realtà” (Magris).
Non-nomi, non-cose, non-luoghi. Ma poi viaggiare, come raccontare – come vivere – è tralasciare. La storia di questa ricerca è anche in ciò che è tra, le immagini. In quel filo sottile e invisibile agli altri che le cuce insieme. In tutti i passi compiuti per cercarle. “Un uomo si propone il compito di disegnare il mondo. Trascorrendo gli anni, popola uno spazio con immagini di province, di regni, di montagne, di baie, di navi, d’isole, di pesci, di dimore, di strumenti, di astri, di cavalli e di persone. Poco prima di morire, scopre che quel paziente labirinto di linee traccia l’immagine del suo volto” (Borges).
“Io-ti-amo”. A noi, giungono i risultati, scandalosamente semplici, di un gesto: un gesto agglutinante, in cui precipita ogni definizione. (Una dichiarazione d’amore. Espressione sublime, solenne, superficiale, che altro non è, se non il nome di una relazione. Espressione non scomponibile, dove soggetto e oggetto si fondono). Sguardi di segreta complicità, di reciproca seduzione, colti da uno strumento che si istituisce come asserzione dell’Io. Immagini che restano complici del mistero di ciò che rappresentano. Poesie di una (reciproca) assenza. All’io-ti-amo si risponde solo specularmente. E come in ogni specchio, c’è molto silenzio. Un insuperabile silenzio di fondo.
Nostalgia. Ma davvero, Gortchakov, ci hanno stancato, queste bellezze?
“Имена-Вещи-Города”: трехтактный ритм соблазнения. Как в любой музыке, равновесие между сказанным, несказанным и несказàнным, меж выразимым и невыразимым, меж выражаемым и невыраженным. Еще: меланхоличная и нежная rêverie, этакая думка: минимальное мышление интуиции, – (озарение) – предчувствия, видения. В визионерской ясности мечтателя, три гипостаса сентиментального путешестсвия, семиотическое триединство чувств. Это случайные фрагменты речи влюбленного (Барт), эти картины, – тихие упражнения любования (Чоран), “подлинные присутствия” (Штейнер). Почти что поиск личного бога – бога этического, то есть эстетического – распыленного по реальностям мира.
Mathésis, Mimésis, Sémiosis. Города, становящиеся галереями картин, материя, стелющая собственную фактуру. В пост-современном пуантилизме, вкрадчивый взгляд бесстыдной технологии открывает подлежащие рисунки действительности. Зернистость лиц, черты мест, душа предметов, в синтаксической дислокации семантических атрибутов. Утонченное преображение художника, где застывшие взгляды кошмаров делаются живыми в проблескивающих цветах заклинания: а смазанная сепия камуфлирует чужие желания, и черно-белое имитирует утраченные сны. (почти незаметно: насмешливый цвет, как будто, свет, – иногда). Прочтения, наслоения, сложные структуры: требовательные построения непринужденных ракурсов. Избыток видения (Бахтин), свойственный каждому художнику. We do not see things as they are. We see things as we are.
“Юмор – намеки – литота”. А еще есть случайность – отыскиваний и находок. Застигнутые в остраненном отдыхе предметы. Вещи, преображенные в собственной телесности. Мгновения рассеянные, зато насыщенные. Места, вознесенные в медитации. (Порой подпрыгивает, словно раскрытый, случайный звук). Загадки сущности, зашифрованные в деталях. (Порой страна, исследуемая как мастерская ремесленника). И лица, почти гротескные, местных юродивых: “живописные шуты, чувстствующие себя в своей тарелке как в деревенских остериях, так и в гремучем театре жизни” (Читати). Но время – и это прекрасно – не понять. Это наша вечная комедия масок, ну да, делль арте, как раз. Микрокосмы? “Искусство – это средство преображения фактов, кои мы неизвестно почему определяем реальностью” (Магрис).
Не–имена, не–вещи, не–места. Но ведь путешествовать, как и рассказывать – как жить – это пропускать. История этих поисков еще и в том, что находится между образами. В той невидимой миру нити, соединяющей их вместе. Во всех пройденных в поиске шагах. “Человек задает себе задачу нарисовать мир. По прошествии лет он населяет пространство образами провинций, царств, гор, заливов, кораблей, островов, рыб, домов, инструментов, звезд, лошадей и людей. Незадолго до смерти он открывает, что этот терпеливый лабиринт линий выявляет образ его лица” (Борхес).
“Я–тебя–люблю“. А нам достаются итоги, скандально простые, одного единого жеста. Жеста агглютинирующего, стирающего все определения. (Объяснение в любви. Торжественное, благородное, – поверхностное – выражение, которое на самом деле ничем другим не является, чем названием отношения. Выражение неразложимое, где субъект и объект сливаются воедино). Взгляды тайного сообщничества, обоюдного обольщения, захваченные инструментом, гордо определяющеe себя как утверждение любого собственного “Я”. Образы, остающиеся сообщниками тайны того, что они изображают. Стихи (обоюдного) отсутствия. На “я-тебя-люблю” допустим лишь зеркальный ответ. И как в каждом зеркале, здесь много тишины. Неопределимой фоновой тишины.
Ностальгия. Неужели, Горчаков, надоели, все эти красоты?
“Names- things-cities”- the three-fold rhythm of a seduction. As in any music, a balance between the said and the non-said, between what is expressible and what is not expressible, between what is expressed and what is not expressed. Again, sadness and sweet rêverie, a dumka: the minimal thought of an intuition, a lightning-flash, of a vision. In the poetic lucidity of a visionary, the three essences of an internal voyage, the semiotic trinity of a feeling. These paintings are three random fragments of a lover’s discourse (Barthes), of silent exercises of admiration (Cioran), of “real presences” (Steiner). We are dealing almost with the search for a personal god – an ethical, that is an aesthetical – god, lost in the reality of the world.
Mathésis, Mimésis,Sémiosis. Cities that become picture galleries, matter that extends its colour. (Texture, Faktura?). In a hyper-modern pointillism, it is almost the indiscrete glance of technologies that unveil the designs underlying reality. The grain of faces, the outlines of places, the soul of objects, in a syntactic arrangement of semantic attributes. An artist’s refined transfiguration in whose gaze petrified surfaces come alive in the translucent colours of our nightmares. And whorls of sepia camouflage lost desires, and black and white imitate dreams. Readings, superpositions, structures: complex architectures interrogating us demandingly and spontaneously. (Rakursy?) The excess of vision typical of any artist. We do not see things as they are. We see things as we are.
“Humour allusion litotes”. There is also the random element, of documentation. Objects torn out of their habitat and now alienated and estranged. Things whose materiality has been transfigured. Instants that are detached and dense. Places that in their meditation are exalted. (At times an almost open noise that startles one. ) Enigmas of essence coded in the details. (At times a country explored like an artisan’s workshop.) And the almost grotesque faces of our own holy fools: “picturesque clowns who are at their ease both in the countryside tavern and in the thunderous theatre of the world” (Citati). But one cannot – and this is the wonderful thing – one cannot understand time. It is our eternal comedy; the commedia dell’arte, by definition. Microcosms? “art is a means for transforming the facts that we, without knowing why, define as reality” (Magris).
Non-names, non-things, non-places. But then to travel. Just as to recount – just as to live – is to neglect. The story of this search lies also in what is between, in the images. It lies in this subtle thread, invisible to the others who sew it together. It lies in all the steps taken to find it. “A man sets out to draw the world. As the years go by, he peoples a space with images of provinces, kingdoms, mountains, bays, ships, islands, fishes, rooms, instruments, stars, horses, and individuals. A short time before he dies, he discovers that the patient labyrinth of lines traces the lineaments of his own face” (Borges).
“I-love-you”. We receive the results of an indescribably simple gesture: a gesture that agglutinates and clumps, in which every definition is precipitated. (A declaration of love. A sublime, solemn, superficial expression, which is nothing but the name for a relation. An expression that cannot be analysed into its components, an expression in which subject is fused with object.) Glances of secret complicity, of mutual seduction, understood as an instrument created as the assertion of the Ego. Images that remain an accomplice of the mystery that they represent. Poetry of a (mutual) absence. To I-love-you, the only response is a mirror response. And as in every mirror, there is a great deal of silence. An insuperable background silence.
Nostalgia. But have we, Gorchakov, have we really been tired by this beauty?